— И что же теперь делать?
— Ну, с этим посланником и его папашей сомнений никаких нет, раки в Дону за зиму сильно оголодали, подкормить надо. Да вот беда, там ещё жена, три девки и пацан малолетний в хате живут. Они тоже, не дай бог, могут знать. Придётся тогда грех на душу брать. Оставлять в живых осведомлённых о твоей тайне никак нельзя.
Аркадий представил, как режут глотки детям, и ему поплохело. Впрочем, ненадолго. Боль в собственных ранах и ушибах быстро вытеснила сопереживание ни разу им, не виденным девушкам и пацану. Здесь как раз подошли трое характерников и предложили ему полечиться, к великому его облегчению.
Вторую часть совещания начали с обеда. Опять и сытного и вкусного. После чего Аркадий встал.
— Ну, люди добрые (?), чего надумали? Оставим всё как есть, или менять под себя будем?
Казаки дружно, хоть и вразнобой заверили его, что намерены менять плохую судьбинушку.
— Если хотите изменить печальную участь для своих детей и потомков, то вам надо строить государство. Живя вот, как вы сейчас живёте, никого вам от сильного врага не защитить. Слишком уж вас мало, да и прокормить вы себя не можете. На вас и походом идти не обязательно. Перекрыть доступ сюда хлеба и вам конец. Сами перемрёте. Это-то вам понятно?
На сей раз, гул одобрения был откровенно жидковат. Отказываться от своих обычаев казаки не рвались. Но послушать, что скажет пришелец из будущего, всем хотелось.
— Понимаю, от обычаев отказываться вам — нож острый. Только вот если царь-батюшка по неизбывной своей доброте не пришлёт вам хлебушка и в этом году, многие из вас до следующего года доживут? Приедут татары осенью и плетями погонят выживших в полон. Так? — сгустил краски Аркадий.
Ответом стало молчание. Соглашаться было стыдно, а спорить… голодно было на Дону. И на урожай надеяться не приходилось. От татар-то, попрятались бы, не в первый раз такие напасти случались. Да обидно прятаться, если силу в себе чуешь.
— Ну, что ж, молчание — знак согласия. Значит позарез необходимо посеять здесь уже в этом году. Что-нибудь скороспелое, не мне, горожанину вас учить. Наверняка есть здесь люди, не забывшие крестьянский труд. Но и вашу опаску от нашествия помещиков я понимаю. Пока мы слабые, можно разрешить сеять на юге, где велика опасность татарских набегов. Туда добровольно никакой помещик не полезет. За свою шкуру побоится. Вон, на Запорожье, сеют хлебушек и ничего, не лезут проклятые паны под татарские арканы.
Аркадий сделал небольшую паузу, давая возможность казакам обговорить сказанное им. При всей революционности, его предложения, всерьёз жизнь большинства казаков от них не менялась бы.
— Но много посеять вы в любом случае в этом году не сможете. Мало вас. Иначе, с чего б такие сильные воины как вы по камышам от татар прятались?
— А мы не прячемся! — с обидой откликнулся сотник Мурка, приглашённый по воспоминанию Аркадия о его героической смерти.
— Сейчас, да, не прячетесь. Только расспроси опытных казаков, нет среди них таких, которым не доводилось бы прятаться. Значит, первостепенное дело — увеличить здесь население.
— Откуда же мы людей возьмём?
— Будем брать ото всюду, откуда удастся. Главное, чтоб они не были мусульманами, иначе, рано или поздно, перекинутся к нашему самому опасному врагу, турецкому султану. И нельзя брать католиков. Нам ещё не раз воевать с империей и поляками. Когда опасность нашему государству ослабнет, запреты эти можно будет отменить или ослабить.
— А про жидов ты забыл?
Аркадий вздохнул и собрался с силами. Он помнил, какую страшную резню евреям устроили крестьяне и казаки во время хмельниччины.
— Трудный вопрос. Знаю, то, что вытворяют сейчас ростовщики и арендаторы в Малороссии, прощать нельзя. Посему, как только освободим те земли, всех их на виселицу, а имущество в казну. На общее казацкое дело. Вот этот тезис вызвал всеобщее одобрение.
— А остальных жидов, что, миловать? — выкрикнул какой-то незнакомый Аркадию сичевик.
— За что их, ремесленников, например, миловать? Чем они провинились?
— Как чем?!! Они же жиды!
— Ага, вон пан Вишневецкий, или Потоцкий, нашей, кстати, русской крови, вытворяют с хлопами такое, что вспоминать страшно. Так, ты, тоже ведь, русской крови, в его преступлениях виноват?
— Яаа…Ви…но… я не пан! — забуксовал и не смог толком ответить на выпад казак. Идея, что он может нести, хоть какую-то ответственность за страшные преступления Вишневецкого на короткое время ввела сичевика в ступор.
— Так и жид-сапожник, или, там, булочник, тоже не арендаторы. И детишки у них, нередко голодают. Давайте отделять овец от козлищ, как нам Бог велел. Ростовщиков, арендаторов, раввинов их оправдывающих, будем отправлять в ад, где их давно ждут. Остальные, прежде всего их умелые руки, нам самим нужны. Уж очень этих мастеров нам здесь не хватает. Казачьи-то руки больше к сабле и пищали привычны. Ну, ещё к веслу и узде. А работать, кто будет? Может, кто из атаманов желает бросить воинское дело и заняться шитьём сапог?
Никто из старшин таким соблазнительным предложением воспользоваться не поспешил. Но недовольный гул было трудно не заметить. Аркадий добавил последний свой аргумент.
— Я много читал книг по истории. Так вот, довелось мне заметить одну особенность. Те страны, которые изгнали евреев со своей земли, рано или поздно начинали стремительно загнивать. А у нас и страны-то пока нет. Но, ясное дело, давать волю ростовщикам и арендаторам нельзя. Издадим один закон для всех казачьих земель: «Евреям у нас, под страхом смертной казни запрещено давать деньги в рост, или брать землю в аренду.